Новая жизнь… определенно, нравилась ей.
Рейна стояла напротив маленькой кофейни и уже более десяти минут разглядывала разноцветные объявления и вывески. Ивелбейн отличался от любого другого места на всём белом свете, — это стало понятно ещё в первый день, когда Ноа привез её сюда и Зальцман всем телом почувствовала что-то другое, иное, непохожее на то чувство, что она испытывала находясь в том же Нью-Йорке. Она любила большое яблоко, до сих пор любила всем сердцем, потому что именно он заменил ей родной дом, когда жизнь превратилась в одно бесконечное многоточие. Но, вместе с тем, именно он хранил самые разные неприятные воспоминания, как и не давал покоя своим движением, ежедневным шумом, — Рейне всегда казалось, что если остановиться всего на какой-то короткий миг, то время её растопчет на месте, не позволит даже сделать передышку, а просто уничтожит её так, как будто её и не было вовсе.

Ивелбейн… он был другим.
Или, возможно, дело было в том, что они с Ноа пытались начать новую жизнь, оставив все обиды и недомолвки позади. Сама женщина не могла понять, насколько сильно она изменилась даже чисто внешне, но всем телом ощущала незнакомое ей прежде спокойствие, нежность, что она испытывала, когда каждое утро видела спящего Торнхилла рядом с собой и удивлялась тому, как же они до всего этого дошли, после всех тех мрачных лет оборванной связи, обиды и злости.

Рейна подула на стакан горячего кофе в своих руках и прикрыла глаза всего на мгновение. Свежий воздух отрезвлял, приводил в чувства и давал какие-то другие силы. Суббота всегда была слегка ленивой, поскольку Ноа не работал, вставал позже, чем она, а Зальцман всегда спешила в свой бутик, потому что в выходные клиентов всегда было куда больше, чем в любые другие дни. Сделав небольшой глоток кофе, Рейна шла по небольшой улице в сторону своего маленького магазинчика, наличие которого до сих пор казалось чем-то из разряда «мечты», поскольку в Нью-Йорке от таком даже и не думалось. Не потому, что это было столь невозможным, но, скорее всего, потому что цены были другими и, чтобы открыть нечто «своё», надо было пахать куда больше, чем она привыкла делать. Работа в Шанель Зальцман всегда нравилась, но, были определенные минусы, как, например, полное отсутствие свободного времени и графика. Она всегда должна была быть на связи, никакой тебе личной жизни, никаких грез, никакого вдохновения на что-то «своё»…

Она не думала, что жизнь повернется таким образом. Возвращения Ноа казалось ей чем-то совершенно невообразимым, как и то, что она сама в кои-то веки решит отказаться от своего упрямства и признать некоторые вещи. Она и правда не думала, что согласится отказаться от всего, чтобы жить в этом маленьком — почти нереальном — городе вместе с ним.

Знакомую фигуру она примечает не сразу, возможно, по той простой причине, что в Ивелбейне ещё не доводилось видеться с кем-то из старых знакомых, что Зальцман более чем устраивало. Она приехала сюда начать жизнь с чистого листа и не надеялась увидеть кого-то из своего прошлого. Но профиль Кайдана она, пожалуй, узнает везде и всегда, поскольку давным-давно он умудрился стать не просто «очередным размытым лицом в толпе», а кем-то, с кем получалось говорить, пить вино из одной бутылки и даже стараться быть откровенной.
Мир и правда слишком тесен, если так подумать.

— Привет-привет, красавчик, — приблизившись, Рейна улыбается своему давнему знакомому, — признаюсь, не надеялась больше тебя увидеть, — не только из-за утерянной связи, но и в целом из-за изменений на жизненном пути. Зальцман чуть качает головой, всё ещё не веря, что такое происходит взаправду и приобнимает Кайдана, — но, честно, я очень рада. Откуда ты здесь?

Тепло, — думает Рейна, наконец-то отстраняясь от Кайдана, пальцами хватается за его рукав, словно проверяет ткань на ощупь; на самом деле, в голове крутится всего одна единственная мысль — неужели и правда он? Мягкая улыбка играет на губах Зальцман, а в голове бессознательно проносятся кадры из прошлого — фразы брошенные на пороге кафе, когда один из них опаздывает на очень важную встречу-работу-свидание; подмигивание, когда что-то не склеилось с кем-то, но, ничего, это не конец света, всё образуется, а пока можно просто выпить по бокалу вина и смеяться над совершенно бредовыми историями из прошлого; легкое прикосновение, когда слов не осталось, а хотелось бы что-то сказать, как-то подбодрить, может просто дать человеку понять, что стоишь рядом, что тебе не всё равно — даже не знаю, Кай, правда не знаю, как такой ледышке не всё равно.

— Решила сменить обстановку, — всё улыбается Рейна, отвечая на его вопрос, не выпускает его рукав, чуть дергает на себя, — и правда ты, — так встречают давно потерянных младших братьев, которых уже не ожидали встретить вновь. Словно Кайден какой-то взбунтовавшийся мальчишка, который когда-то решил начать всё с чистого листа, взять да бросить всё, развернуться и убежать, что есть мочи. Рейна смотрит на него, пытается разглядеть своего старого друга и понять, насколько сильно она могла измениться для него, — не так много времени прошло, если так подумать, но, всё же… как будто сто лет прошло. Как будто от той Рейны Зальцман ничего не осталось и, ей кажется, что она может ему не понравиться, даже хуже — он может не узнать в ней ту, которая когда-то почти открылась ему, почти доверилась, даже готова была признаться в том, что внутри пустота, самая настоящая пустота, от которой ей никуда не деться, поэтому и вертится постоянно, как будто надеется на что-то, но, в итоге, прекрасно знает, что потеряла что-то очень давно, что-то, чего уже никогда не вернуть.

— Да-да, представляешь? — смеется, стоит Кейну узнать её стиль. Это ей льстит, честно говоря. Льстит и радует почти одновременно — значит, смогла чего-то добиться, если уж он запомнил её вкус. — На самом деле… мой… — запинается. Как-то глупо получается, если подумать. С Кайданом всегда было проще говорить о чем-то — нет, не о Ноа, он ведь всегда был под запретом — а сейчас ей кажется, что она напоминает какую-то глупую невесту, которая никак не привыкнет к своему статусу, постоянно подписывается своей фамилией и удивляется, когда кто-то обращается к ней фамилией мужа. — Мой… — жених? Муж? Ноа был кем-то куда ближе, куда важнее, поэтому все эти слова кажутся такими бредовыми, что Рейна не сдерживается и смеется, чуть склонив голову на секунду, — Ты понял, — конечно, он понял, — мы решили, что здесь нам проще будет жить. Большие города нас утомили, хотелось какой-то новизны. Я сама от себя не ожидала, что окажусь далеко от всего того блеска, шика, того безумного ритма, но, честно говоря, я очень рада тому, что всё так сложилось, — улыбается, стоя перед Кайденом на улице и только сейчас задумывается над тем, что совершенно глупо вот так стоять и разговаривать со своим старым другом. Конечно, он может спешить куда-то — на встречу, на автобус, или ещё куда-то, но Рейне совсем не хочется его отпускать, поэтому она вновь цепляется за его рукав и указывает в сторону витрины. — Может зайдешь ко мне? Покажу тебе как всё выглядит изнутри, приготовлю тебе горячий чай, и ты расскажешь мне о своей жизни, об этом городе. Я совсем недавно сюда приехала, практически никого не знаю. Не считая, конечно же, моих клиентов и только. Ты знаешь меня. Я знакома со всеми, но практически никого не знаю. Отказ не принимается, Кай, я тебя так просто не отпущу! — всё ещё держится за его плечо и тянет в сторону бутика.

Помнится, когда-то она рассказывала ему о своей мечте. Рассказывала, будучи пьяной, после какого-то очередного мероприятия, для которого она его принарядила. Уставшие, они оба валялись на полу, рассматривали лампочки на потолке и говорили о всякой ерунде. Рейна лежала рядом с Каем, болтала босой ногой, время от времени громко смеясь на его шутки, а потом, почему-то призналась ему в том, что шумный Нью-Йорк успел её утомить, даже Лондон казался ей почти невыносимым… чего же она хотела? Какого-то спокойствия. Возможно ли такое? Неужели Рейна Зальцман и правда хотела бы чего-то столь скучного? Она рассказала ему, что ей хватило бы маленького бутика — своего собственного — в котором она бы делала всё, что её душе будет угодно. Вот и всё, ничего экстравагантного, просто чего-то своего...

А в голове почему-то представлялась ещё одна дополнительная картинка...
Жизнь в маленьком городке, в небольшом домике, в котором всего три комнаты и одна ванная на двоих. Маленький садик, с красивыми цветами и редкими растениями, привезенными из непонятно какой страны. Вечное «у тебя напрочь отсутствует чувство стиля», когда она видит фуксию рядом с розами… это всё казалось сном, чужим сном, не её собственным.

— Рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло… или ты отсюда?

Зальцман смеется, поворачиваясь к Кейну и кивает в ответ на его ремарку; колокольчик — да, он есть, иной раз ей кажется, что в этом маленьком городке всё иначе, не так как в её родном доме, на родной улице. Рейна прекрасно понимала, что сейчас в какой-то степени смотрит на мир сквозь розовые очки, а именно этого она всегда избегала, даже будучи подростком, когда больше всего хочется верить в чудеса. Тогда реальность острыми шипами впивалась в её мирок, пронзала насквозь и не оставляла места ни для грез, ни для надежды.
Именно поэтому она уехала в Нью-Йорк. Именно поэтому оставила родной дом позади, ограничиваясь лишь редкими звонками и долгими молчаниями в трубку — «как дела? Не хочешь вернуться?». Никаких тебе «мы с мамой скучаем», никакого «я не виню тебя, Рейна». Впрочем, на что она могла тогда надеяться? Что ей слова Яэль, если уж сама не могла себя простить?

И Ноа был где-то далеко-далеко. В какой-то грязной каморке, с совершенно неподходящими людьми, которым поделом сидеть за решеткой. Иной раз, Зальцман представляла его камеру, — где-то за несколько минут перед сном, когда усталость настигала её, а изношенная маска вечно довольной девицы, наконец-то, давала трещину. Она пыталась представить его — чуть взрослее, выше, с совсем другим взглядом; какой у него мог быть взгляд? Какой вообще бывает взгляд у невиновного человека, который каждый день сидит в клетке, пропитанной запахом мочи и безысходности?

Колокольчик. Он продолжает позвякивать и Рейна чуть задерживает на нём взгляд, всё ещё улыбаясь своему старому знакомому. В детстве она мечтала о чем-то таком, и, помнится, как-то раз, Ноа даже притащил один такой — непонятно почему, зачем, но Зальцман тогда была подростком, а подросткам не может нравиться такой бред, поэтому она то и дело ворчала, высмеивала его, пока в один прекрасный день, в очередной раз злой — на себя, на него — не разбила его к чертям.
Здесь же, она сама его купила.

— Хочешь сказать, что я выгляжу счастливой? — нет, она не кокетничает, просто Рейна давно перестала беспокоиться из-за того, что на её собственном лице отображаются эмоции — те самые, которые пугали её все эти годы. Она усмехается уголками губ, проходит мимо Кайдена и включает электронный чайник, попутно открывая небольшой шкафчик. Перебирая разные фарфоровые чашки и тарелочки, Зальцман пытается вспомнить, что именно она могла когда-то рассказать Кейну о Ноа — могла ли вообще?

В то время Торнхилл был под запретом. Даже самой себе она не позволяла возвращаться к нему в мыслях, то и дело сбегая от него как можно подальше — мысленно, физически… что из всего этого вышло? Сейчас, в этом маленьком городке, где у Рейны почти не было знакомых, она не раз задумывалась о том, что потратила все эти годы в пустую. Вся эта война, борьба с невидимыми демонами и вечный конфликт с самой собой в первую очередь.

Тогда она хотела верить в то, что всё делала правильно.
Тогда она искренне полагала, что делает это для Ноа.
Тогда…

— Не называю его женихом, потому что… — Рейна делает небольшую паузу, опустившись перед Кайденом и просто смотрит на него, пытаясь найти подходящие слова, — потому, что… иногда мне кажется, что мы прошли через все эти этапы, что свойственны нормальным парочкам. Сейчас мы напоминаем тех старых женатиков, которые повидали в жизни всё, — как бы глупо это не звучало, именно так себя и ощущала Зальцман, — Его зовут Ноа. Он преподает биологию и химию в местной школе. Мы переехали сюда недавно, точнее, я переехала сюда недавно, а он уже жил тут какое-то время. Можно считать, что эта наша попытка начать жизнь с чистого листа. Постараться наладить то, что мы никак не могли наладить все эти годы, не знаю, даже не знаю, Кай, как всё это объяснить, но, впервые за свою жизнь, у меня такое чувство, что я там, где должна быть. И нет, я совершенно не скучаю ни по Нью-Йорку, ни по высшему свету, ни по модным показам… всё это кажется настолько глупым по сравнению с тем, что у меня есть сейчас, — Рейна встает, услышав звук чайника и принимается разливать чай. Обратно она возвращается уже с чашками и протягивает одну из них Кейну.

— А что у тебя происходит? — внимательно изучая его лицо, спрашивает Зальцман, — Ты мне кажешься грустным… что такое? Тяжелые времена?

Счастье… оно было, существовало взаправду, но только не с ней. Рейна почему-то никогда не ставила себя рядом с этим словом — «счастье». Даже сложно понять, когда это случилось; Ноа обязательно вернулся бы в тот проклятый день, к той картине — она в своём выпускном платье, смотрит на багряные пятна на светло-голубой ткани, которые растягиваются, становятся всё больше, словно намереваясь полностью окрасить её в совершенно другой день.
Торнхилл — таким уж он был человеком — обязательно сказал бы, что именно тогда, в тот день, когда смерть оказалась в одной комнате вместе с ними, но забрала кого-то другого, и стала причиной того, что она не позволяла себя быть счастливой.

Рейна бы с ним не согласилась. Сейчас, будучи тем, кем она была, сопящей рядом с ним, до сих пор не до конца осознавая то, что они и правда живут вместе — под одной крышей, под одним одеялом, Зальцман может и не стала бы с ним спорить, но всё равно подумала бы, что это не так.
Всё началось не в тот день, а гораздо раньше. Возможно, в ту ночь, когда родители вернулись домой с тем самым мальчиком — сыном их друзей; вернулись, поставили перед фактом, даже и не спросив её мнения — хотела ли она брата? Хотела ли вообще кого-то ещё помимо себя? Не спросили, и он не спросил; такой угрюмый, немного забитый, вечно смотрел на неё так, как будто просил о чем-то; пытался с ней дружить, сблизиться, вначале даже таскался за ней, как бездомный щенок, и Рейна не понимала, не подпускала, вечно испытывала этот неописуемый страх, который всегда присутствовал, стоило ему приблизиться, остановиться рядом с ней; ведь рядом с ним всё казалось другим, весь мир обретал какие-то другие краски. Ноа думал и видел всё по-другому — видел и её по-другому. Словно не было в ней ни злобы, ни обиды, ни ревности, ни тем более ненависти. Но, ведь всё это было в ней — и злоба к родителям, обида на мать, которая любила чужого ребенка больше собственного; ревность, которая съедала Рейну изнутри, когда она видела, что в семье и без неё всем неплохо; и ненависть… столько ненависти к нему, когда он улыбался, когда второпях бежал за автобусом, который уже сдвинулся с места; весь взмокший, учащенно дыша, а Зальцман даже и не утруждала себя поднять голос, сказать водителю, что они оставили одного ученика. Но самая настоящая ненависть наполняла её уже потом — дома, когда они с Ноа случайно сталкивались в коридоре, а он даже и не думал упрекать её в том, что она ничуть ему не помогла.

Рейна никогда не считала себя достойной счастья.
В отличие от Ноа, который бы не пожалел ничего, лишь бы она была счастлива.

— Буду. Не волнуйся, — выдержав небольшую паузу, слишком беззаботно отвечает она на слова Кайдена. Ей бы стоило задуматься об этом, только вот Зальцман совершенно не хочется переживать раньше времени, ведь никогда ничего хорошего из этого не выходило. Они с Ноа приехали сюда начать всё с чистого листа. Иногда она сама загоняла себя в угол, постепенно погружаясь в свои страхи, мысли о прошлом, которые никак не желали её отпускать. Потом же всё налаживалось — стоило Ноа вернуться домой, дотронуться до неё; как будто всё было так просто — «начать жить с чистого листа». Но Рейне хотелось в это верить, ей необходимо было в это верить. В том, что Кейн переживал за неё, было нечто трогательное, даже милое, что заставляет женщину улыбнуться. Она почти и не помнит, кто помимо Ноа переживал из-за неё.
— Не говори глупости, Кай, -  уже серьезным голосом отзывается она, — друзья на то и друзья, чтоб слушать друг друга, — Рейна смотрит на него внимательно, мысленно пытаясь вспомнить, сколько он когда-либо говорил ей о своей семье. Не может вспомнить детали, более того — не может вспомнить что-то по-настоящему важное, что он бы говорил ей о своём прошлом. — Мне кажется, что любой город, в котором ты родился — трясина. Трясина для тебя. Впрочем, я не то чтоб считаю это место тем оазисом, где всё будет как в сказках «и жили они долго и счастливо», — грустно улыбается, опуская взгляд на содержание своей чашки, — просто, когда ты очень долгое время находишься на дне, то любое другое дно кажется чуть повыше твоего, не находишь? А сейчас мне просто нужно научиться верить в то, что всё будет хорошо. Неважно, здесь или в другом месте. Я, конечно, надеюсь, что это будет с Ивелбейне, но… — но Зальцман не приковывала себя к этому городу. Ей нравился их дом, нравилось всё то, что они с Ноа построили своими руками, но, всё же, «домом» стал для неё он, а не этот город. Поэтому, она искренне верила, что всё будет хорошо, пока они вместе — здесь или в другом месте.

Кейн дотрагивается до её щеки, что заставляет Рейну улыбнуться. Чуть склонив голову, она смотрит на него, думает о том, что хотела бы прочитать его мысли, но, увы, не может этого сделать. Ей хотелось бы узнать о сложных отношениях с сестрой, о том, что с его отцом не так, но Зальцман всегда была скрытной, поэтому и не копалась в душах других.
— Я рада тебя видеть, — искренне признается она, перехватив его руку и чуть сжимает в своей, — ты же знаешь, что я всегда тебя выслушаю в случае чего, неправда?