Дополнительной работы в школе после Рождественских каникул было не так много, но Ноа все равно исправно появлялся на работе и по субботам тоже, пускай и ненадолго. Если даже других дел вроде дополнительных занятий не было — проверял, под замком ли реактивы в кабинете химии, и кормил аквариумных рыбок в кабинете биологии. Нарушать эту рутину он начал, когда привез в город Рейну. Был период времени, когда желание остаться дома, вдвоем, понежиться в постели подольше, притащить в спальню завтрак, а потом заняться на целый день домом и садом или разъезжать по каким-нибудь общим или её делам, пересиливало добросовестность и привычку. Это было хорошее время, сладкое как медовые соты и согретое закатным солнышком, на которое открывался отличный вид с веранды, но оно закончилось, когда на главной площади Ивелбейна в канун Нового года вздернули Ричарда Митчелла, бармена, и в целом хорошего парня. Хорошего парня, которой, согласно тем материалам дела, что довели до общего сведения, был повинен в убийстве детей…

Торнхилл не имел какой-либо личной связи с Митчеллом — в баре ему бывать было, в общем-то, не за чем. И на казнь он, естественно, не пошел, оставшись подле Рейны. Вероятно — ему бы хотелось на это надеяться — не пошел бы он туда и не будет Зальцман рядом, но подобная временная линия перестала существовать в тот день несколько — теперь уже казалось даже, что много — месяцев назад, когда после всего что было и все что могло бы быть, Рейна все-таки села с ним в одну машину, так что не за чем к этому возвращаться. И все же каким-то неведомым, иррациональным образом, совершенное в этом небольшом городе в штате Мэн зло оставило свой отпечаток не только на непосредственных участниках казни… Подобная мысль полностью противоречила науке, но все же он это почувствовал. Они… почувствовали это.

Второго, да, кажется второго января, когда он все-таки добрался до своего кабинета, изрядная часть обитателей школьного аквариума плавали брюшком кверху, уцелевшие — выглядели больными и вялыми. Он тогда убедил себя, что что-то, должно быть, было не так с водой, с кормом, с фильтром в конце концов. Это было проще всего, хотя ничего подобного не случалось ни до, ни после. Конечно, ему было не до рыбок — Рейне нездоровилось, и на этом фоне меркли проблемы и посерьезнее аквариумных, но мысль о том, что это — все это вообще — его вина прочно засела в голове Ноа. Рыбки были только симптомом, мелочью, индикатором его ошибки. Пусть бы они сдохли даже все — плевать — выуживая сачком мертвых рыбок из аквариума, он думал только о Рейне и о том, что это он привез ее сюда, что это его «должок» держит их в Ивелбейне и если что-то еще произойдет… Это так или иначе будет его ответственностью.

С тех пор минуло две субботы, и оба этих дня Торнхилл исправно отправлялся на работу, несмотря на почти полное отсутствие дел. Школьные хулиганы притихли, или творили свои безобразия на других уроках — ему не приходилось наказывать никого отработками. Школьные зубрилы не торопились вернуться к дополнительным часам по биологии и химии. Рыбки и кактусы оставались вялыми, но жили. Желание Ноа быть рядом с Рейной никуда не девалось — в те минуты, когда он не был занят, он думал о возвращении домой или о том, все ли хорошо у нее сейчас, когда она тоже в городе по делам, и словно бы пытался нащупать вновь ту невидимую связь между ними, что точно существовала в прошлом, но в настоящем утратила всякий намек на мистику, превратившись в нечто совсем уж неосязаемое, но куда более важное. И все же сейчас, в эти тревожные дни, когда весь город словно бы пришибло невидимым грузом, Торнхиллу хотелось бы быть уверенным, что если Рейне будет угрожать хоть малейшая, самая крохотнейшая опасность вроде прогнившей ступеньки или забравшегося в дом злого енота, он сможет это почувствовать…
— Ты становишься мистиком, приятель, так недалеко и до походов к гадалкам докатиться, - с невеселой усмешкой сообщил он своему отражению в стекле аквариума, — А заодно и заработать себе ОКР на старости лет, если уж тебе кажется, что усиленным уходом за Puntigrus tetrazona* можно избежать каких-либо иных неприятностей помимо необходимости в снегопад тащиться за новыми рыбками. Ладно уж, ребята, не хулиганьте тут… — напоследок Ноа постучал костяшкой пальца по стеклу и зависшие было в толще воды рыбки бросились в рассыпную. Пожалуй, это было хорошим знаком, свидетельствующим о том, что неведомая хворь отступила. Торнхилл чуточку повеселел — теперь хотелось бы, чтобы на оживлении рыбок хорошие знамения не закончились.

Когда Ноа вышел из здания школы, шел небольшой снег. В Мэне снега вообще было куда больше, чем в тех местах, где они с Рейной выросли, и шел он зимой куда чаще, но сегодняшний снегопад отчего-то напомнил ему одну очень давнюю зиму в Нью-Йорке, когда тоже выпал снег… Тогда в его голове тоже толпились самые разные мысли, большинство из которых крутились вокруг той же девушки, что и сегодня, одной совершенно невозможной девушки и о том, все ли у нее в порядке…

Как-то так вышло, что, увлекшись воспоминаниями и размышлениями, Торнхилл отклонился от привычного маршрута и даже успел себя отругать за то, что, вроде бы беспокоясь о своей возлюбленной, не поспешил сразу домой, а забрел куда-то к магазинам и сувенирным лавкам. Как и зачем в Ивелбейне, городе без туристов, выживали сувенирные лавки, было отдельным большим вопросом, гадать над которым уже даже и не хотелось. Ноа подумал даже, не купить ли домой пончиков, но Рейну последнее время часто тошнило, так что любая непонятно кем и непонятно как приготовленная еда сразу же отменялась — в конце концов, те же пончики тоже можно было при достаточной мотивации сообразить дома. Вместо этого Торнхилл зачем-то купил плюшевого медведя. Раньше он почему-то не дарил Рейне мягкие игрушки. То ли подозревал, что они могут не вписаться в ее представления о дизайне их дома — за все, что касалось стиля и эстетики всегда отвечала Зальцман. То ли еще что, но сегодняшний медведь просто ему понравился. Шарф у него был смешной, похожий на тот, который когда-то был и у самого Ноа, да и в целом мордаха умилительная.

Подходящего по размеру пакета в магазинчике почему-то не нашлось, поэтому в дом Торнхилл так и вошел, держа в руках этого немного нелепого медвежонка. На встречу ему выбежала Рейна — именно выбежала, это он понял по торопливым шагам и тому, как раскраснелось ее лицо.

— Рейн… — он открывает рот, чтобы что-то у нее спросить, но женщина опережает его фразой про врача. Должно быть, выражение лица Ноа меняется очень уж стремительно, от удивления к встревоженности, потому что Рейна торопливо начинает убеждать его что все в порядке, нагоняя только еще больше тревоги — ему-то уж точно не надо было напоминать, что самочувствие любимой женщины последние дни оставляло желать лучшего. А он еще, дурак, потащился на работу, хотя мог бы отвезти ее к врачу сам, вместо того, чтобы…

Беременна?

Торнхилл секунды две будто бы прислушивается к тому, как это слово звучит — в воздухе, в его голове, прежде, чем до него доходит глобальный смысл. Рейна — беременна. У нее будет ребенок. Нет, черт, это у них будет ребенок — их ребенок, его и Рейны.

Ноа чувствует, как начинает чаще колотиться сердце в груди, смотрит в глаза Зальцман — все еще с некоторым, может быть, недоверием, будто бы он мог ослышаться или ожидает сейчас какое-нибудь «но», «если», «вдруг», но выражение глаз Рейны, выражение всего ее лица, развеивает любые сомнения.

— Боже… — только выдыхает Торнхилл, подаваясь вперед, стремительно преодолевая те шаги, что еще оставались между ними, чтобы подхватить Рейну на руки, закружить — и торопливо вспомнить, что, возможно, это не лучшая форма проявления чувств в данной ситуации. Еще более смущенный, чуточку раскрасневшийся Ноа останавливается и наклоняется к ней, касается лбом ее лба. С такого близкого расстояния сложно сфокусировать взгляд, он почти не видит выражения глаз Рейны, но зато — чувствует тепло ее кожи, дыхание, и знает, что она чувствует его тоже.
— Люблю тебя. Люблю… вас обоих, — произносит Ноа, прежде чем поцеловать Рейну.

Когда их губы размыкаются, он все-таки бережно ставит ее на ноги, запоздало понимая, что ему бы стоило хотя бы снять верхнюю одежду. Краем глаза замечает сиротливо сидящего на полу — хорошо хоть не в мокром следе от ботинок — медведя, который просто выпал у него из рук в какой-то из моментов. По-дурацки счастливо улыбаясь, подносит ладони к лицу, смущенно потирая переносицу.
— Прости, я растяпа. Наследил, а это… — он наклоняется за медведем, — это Мистер Медведь. Наверное. Купил его тебе в городе, просто… просто захотелось.
В голове Торнхилла — множество вопросов, в том числе — глупых, вроде «Какой срок?», «Что еще сказал врач?» — да какая в общем-то разница, у них будет куча времени это обсудить. Равно как и то, что делать дальше со статусом их отношений. Тема свадьбы ни разу как-то не вставала за весь этот срок, хотя и посещала порой голову Ноа. Рейна, он не сомневался, тоже хотя бы иногда, но думала об этом — хотя бы даже и когда нужно было как-то обозначить в разговоре, кто они друг другу. Сам Торнхилл, кажется, несколько раз называл ее другим как то свою жену, то невесту — и то и другое просто звучало короче и менее лично и пафосно, чем «любовь всей моей жизни», но кольцо на палец ей так и не одел. Это казалось формальностью, чем-то не важным по сравнению со всеми прочими линиями судьбы, что связывали их. Но теперь…

Мы поженимся, — мысль звучала вполне уверено, хотя более четкого плана у Ноа пока еще не было — когда, как, где, какое купить кольцо… Все это мелочи, детали, главное сейчас в другом.

Оторваться, да и просто даже отойти от Рейны кажется ужасно сложным, но Ноа все-таки делает шаг назад, оставляя в руках девушки «Мистера Медведя».
— Иди в комнату, ладно? Нечего торчать у двери — а я сейчас уберу это безобразие, — он кивает на лужицы, оставшиеся от растаявшего снега, — и приду к тебе, хорошо?