пристрели меня, если я расскажу тебе, что ты тоже один из них –
кость, что ломают дробно для долгой пытки
шаткий молочный зуб на суровой нитке
крепкие напитки, гудки, чудовищные убытки
черная немочь, плохая новость, чужой жених

ты смеешься как заговорщик, ты любишь пробовать власть, грубя
ты умеешь быть легким, как пух в луче, на любом пределе
всё они знали – и снова недоглядели
я чумное кладбище. мне хватило и до тебя.
я могу рыдать негашеной известью две недели.

дай мне впрок наглядеться, безжалостное дитя,
как земля расходится под тобою на клочья лавы
ты небесное пламя, что неусидчиво, обретя
контур мальчика в поисках песни, жены и славы
горько и желанно, как сигарета после облавы,
пляшущими пальцами, на крыльце, семь минут спустя

краденая радость моя, смешная корысть моя
не ходи этими болотами за добычей,
этими пролесками, полными черного воронья,
и не вторь моим песням – девичьей, вдовьей, птичьей,
не ищи себе лиха в жены и сыновья
я бы рада, но здесь другой заведен обычай, –
здесь чумное кладбище. здесь последняя колея.

будем крепко дружить, как взрослые, наяву.
обсуждать дураков, погоду, еду и насморк.
и по солнечным дням гулять, чтобы по ненастным
вслух у огня читать за главой главу.
только, пожалуйста, не оставайся насмерть,
если я вдруг когда-нибудь позову.

мы пытались быть целым, но всегда становились дробью
...
помнишь, сколько всего мы не сделали, не успели?
я вернусь для того, чтобы ты мне еще раз спела. ©

Мне кажется, основная беда человечества заключается в том, что люди так и не научились ставить точки, - раз за разом они упорно преращают их в запятые, делая полностью отрицательные конструкции вариативно положительными при условии наличия хотя бы одного "но"; вот только никто не объяснил, что делать, когда их накапливается столько, что, кажется, они встречаются через каждое слово, через каждую чертову букву; люди даже научились сочетать их с другими слогами, образовывая новые значения, все, что бы только скрыть этот переизбыток, стыдливо прикрыть очередную подмененную точку. Из этого правила нет исключений, а я все боюсь думать о том, когда закончится чернила в той ручке, которой я исправляю одно на другое, что будет тогда, и не появится ли кто-то, кто предложит мне начать собственной кровью, - давая возможность растратить все по каплям, - это же, кажется, немного - одна капля приравнивается к одной запятой, и я даже не замечу, когда начнут высыхать капилляры в пальцах, как по телу пройдет сепсис, как вскроются уже почти зажившие раны, не давая дописать очередное "но"; все идет к одному - в пустоту уходят чернила, в бумагу впитывается кровь, а предложение тянется бесконечно, как самая длинная из теорем, к которой никому не подобрать доказательств, и аксиому потом не извлечь, - потому что никто не знает, к чему она ведет, никто даже не знает, кто начал её писать.

когда боль становится менее злой и колкой, уже не мешает жить и не лезет в драку,
ты прекращаешь ее принимать за волка, кормишь ее, растишь, как свою собаку.
она уже знает на вкус твою кровь и кожу, ты видишь – клыки ее в темноте белеют.

ты точно знаешь, что боль тебя уничтожит,
но ты все равно зачем-то
ее лелеешь.

«Я когда-то… Тебя… в запястье.
Ты, может быть… помнишь?»

моя детка во сне утыкается мне в плечо
холодно-горячо, холодно-горячо, просыпается в липком кошмаре, испугана и бела
говорит, а когда тебя не было, где я тогда была?
выдыхает шумно, укладывает меня на затекший бок, обнимает нежно, все, говорит, любовь
это такая штука, смотри, береги бока. мне удобно спать так, а ты - потерпи пока.

я хочу настоящие игрушечные трамваи
я хочу чтобы меня каждый день воровали
я хочу чтобы из потолка цветы и сильно нас задевали
сильно нас задевали

я хочу чтобы на мне холодным порисовали
я хочу таблетки от роберто кавали
я хочу чтобы меня ломали и баловали
ломали и баловали

я хочу носить кожу сидений машинок после аварий
я хочу двухместные заснеженные гаваи
я хочу отпечатки а не пальцы да и чтоб мы не существовали
не существовали

я хочу капли с твоим запахом их бы во всю мою еду подливали
я хочу заниматься с тобой всеми словами
я хочу чтобы где больно туда целовали
туда целовали

над самой пропастью. на том краю, где ночь тянула связки и кричала «останься. оставайся быть безмолвным. рукой в руке, тенью на потолке, что чертовски мала. что срастается с чьей-то тенью ещё» кто–то сделался счастлив, светел, прощён... ©

отчаянным больше верится в
чудеса, чем в настоящего Бога.

я могу без тебя как угодно долго,
где угодно в мире, с кем угодно новым

That girl turned me into a suicide risk.

I'll give you ten bucks to stab me in the face right now.