moments of being

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » moments of being » п о р т р е т ы » ноа


ноа

Сообщений 1 страница 2 из 2

1

noah thornhill 34 y.o.
ноа торнхилл


08.11.1982
сияющий — учитель биологии и химии — гетеро — статус: уже местный (3 года в Ивелбейне)

https://funkyimg.com/i/31c26.gif https://funkyimg.com/i/31c28.gif
jake gyllenhaal

цитата/песня.

сияние: интуитивно понимание эмоций других людей. В настоящее время едва ли выходит за рамки обычной человеческой (как в учебнике психологии, а не в комиксах про мутантов) эмпатии. По состоянию на 2019 год Ноа чуть лучше большинства людей способен распознать ложь или разглядеть скрытую за улыбкой печаль и боль, но и только.
В детстве и юности Ноа сиял сильнее, в частности, его особенность позволяла ему безошибочно определять не только то, что окружающие люди чувствуют в данный момент, но и как те или иные его поступки могут повлиять на эти эмоции. Иными словами, Торнхилл практически всегда знал - не отдавая себя отчет, откуда - как нужно себя повести, что и как сказать или сделать, чтобы вызвать одобрение родных, учителей в школе, одноклассников, а что, наоборот, может их разозлить или обидеть. В силу своего характера, конфликтных ситуаций и прочих социальных неприятностей он избегал, а вот радовать окружающих старался при любой возможности, так что отчасти именно сияние заработало Ноа славу "золотого" ученика, миротворца среди сверстников, гордости родителей - или, по крайней мере, сильно упростило для него эту задачу. Единственным человеком, с которым найти общий язык никогда не удавалось, оказалась Рейна (отчасти дело в том, что чем сильнее сияние другого, тем сложнее Ноа предугадывать его эмоциональные реакции, но об этом Торнхилл даже не догадывается).

место в сюжете: изначально к сюжету отношения не имеет, а дальше видно будет - все-таки он должен Узлу некоторую неназванную пока услугу. Цель: помочь Рейне Зальцман начать жизнь с чистого листа, не превратившись в процессе в темное отражение самого себя.
судьба персонажа: как вариант - отправить из города вместе с Рейной, предварительно стерев память об Ивелбейне. А вообще, мы вроде не имеем привычки уходить "по-английски", так что, если уж случится покинуть проект - распишем все необходимое исходя из тех реалий, что будут актуальны в тот момент, дабы не оставлять совсем уж подвешенных ситуаций.

Родители Ноа - Леа и Джейкоб Торнхилл погибли, когда ему было, должно быть, семь. Скользкая дорога, отец не справился с управлением, вылетел на встречку… Их было в машине трое, но живым из покореженной груды металла спасатели достали одного - Ноа. И долго еще удивлялись тому, как так вышло, что двое взрослых погибли на месте, а ребенок - почти что ни одной царапины. Говорили - бывает же такое, вешали ярлыки - повезло мол, но как же не повезло…
Ноа не чувствует себя ни везунчиком, ни неудачником, Ноа вообще почти ничего не чувствует, глядя на всех этих суетящихся вокруг незнакомых взрослых людей, но ясно знает - и это знание висит тяжелым свинцом где-то в затылке - так, как раньше уже не будет. Н и к о г д а.
Дети не понимают смерти - смысл случившегося, как и самого этого слова догоняет его не сразу, как океанская волна - накрывает со спины, сбивает с ног и тащит назад, отпускает, давая отряхнуться и отойти, догоняет снова…
В передышках - новые дом и семья, тетя Яэль, которая не говорит, но хочет, чтобы он называл ее мамой, и девочка Рейна, которая уж точно не хочет, чтобы он называл ее сестрой. Ноа спрашивает себя, была ли она такой колючей… д о - и не может найти ответа, кроме того, что д о он вообще не слишком задумывался, чего хотят и что чувствуют другие люди. Теперь же это выходит у него как будто само собой.
А потом - накрывает бессонница и кошмары, уютная гостиная Зальцманов, на скорую руку переделанная в детскую, становится вдруг чужой, и кто-то высокий и черный стоит у двери и манит костлявым пальцем…
В передышках - школа, сочувствие в глазах учителей, осторожное любопытство в глазах одноклассников, тесты у школьного психолога. Удивление от того, что его успеваемость не стала хуже, сперва осторожные - дабы не причинить вреда - а потом все более уверенные поощрения со стороны учителей, все чаще начинающих приводить мальчика в пример другим. Рейна фыркает и закатывает глаза.
А потом - пальцы становятся ледяными и не можешь толком вздохнуть, когда надо просто сесть в машину. Пальцы не слушаются, ремень безопасности скользкой змеей раз за разом вырывается из рук, и ты боишься, что это заметят другие - чего это ты там копаешься? Одноклассники во всю уже считают дни до шестнадцатилетия, когда можно будет сдавать на права; ты - каждый раз немножечко умираешь при этой мысли. Рейна говорит, что машины — это фигня, и круто, нет, не круто, а badass — это иметь мотоцикл. Почему-то страх отступает.
В передышках Ноа чинно провожает самую красивую девочку в классе после школы домой, дарит ей цветы и держится с ней за руки в кино. Она считает его "ужас каким милым" и хвастается подружкам, что точно переспит с ним к концу недели. Конец недели наступает через полтора года, потому что только на словах смелая, красотка до смерти боится, что "будет как-то не так", а Ноа не может заставить себя переступить через этот ее страх. От Рейны, обжимающейся на переменах то с одним, то уже с другим парнем, веет всеми эмоциями сразу, но только не страхом. Представляя себе перед сном ее лицо, Ноа чувствует себя тем еще монстром, но живущие в тенях чудовища признают в нем своего - и отступают тоже.

А однажды Рейна оказывается в его постели и наяву, горячая, тонкая, пахнущая чем-то, чем пахнет только Рейна. Жжет поцелуями, слепо шарит руками по плечам и спине… и сбегает прежде, чем он успевает что-то понять, оставив только привкус соли у него во рту. Утром свою майку, затесавшуюся в стиральную машину вместе с ее одеждой, он получает изрезанной на лоскуты в качестве только им двоим понятного ультиматума.
Выпускной они, естественно, отправляются праздновать в разных компаниях, пускай и по соседству.
А потом - забытый за много лет слепящий ужас перед чем-то не слишком ясным накрывает вдруг посреди вечеринки, заставляя покрыться ледяным потом и вылететь на улицу, пробежать квартал, найти незнакомую дверь, где не заперто, и следы попойки, подобрать с пола пустую бутылку из-под виски и отыскать еще одну дверь, ту, за которой…
На допросе – самом первом и всех последующих Ноа Торнхилл будет говорить, что Эзру Тафта убил он. Убил. Он. Никаких "может быть", никаких "вместе", - он.  Вот вам труп, вот орудие убийства, что вам еще-то нужно? Прежде его не знал. А почему и как оказался там… оказался и все тут.
Дело, которое по всем признакам должно было стать превышением необходимой самооброны на глазах превращается в убийство первой степени и "радуйся еще, что твоя шлюха не пойдет как соучастница". Ноа учится жить с мыслью о том, что ближайшие 25 лет (это если повезет выйти с пожизненного по условно-досрочному) он точно проведет в тюрьме. Мама Яэль навещает его каждый месяц, рассказывает о том, как продвигаются попытки добиться пересмотра купленного родителями погибшего парня дела. Рейна не появляется вовсе. "Это потому, что она не верит в чудеса," - говорит мама. Ноа улыбается ей в глаза и молчит о том, что чудеса на его долю, скорее всего, закончились…
Чудо случается через три года. Вместо того, чтобы отдыхать и набираться сил, чего от него хочет Яэль, Ноа, едва выйдя на свободу, едет к Рейне.
Ему кажется, что он спасает ее от передоза. Ей кажется, что он козел, хотя она и не может привести этому ни единого аргумента.

Спустя еще может быть месяц, Ноа уезжает в Англию. В его личном деле красуется уже не убийство первой степени, а самооборона, и весь штат Нью-Йорк в лице окружного судьи перед ним даже извинился, но ему кажется - останься он учится здесь, и призраки прошлого снова доберутся до него. Или может быть ему просто осточертела эта ниточка, вечно натянутая между ним и Рейной - куда бы он ни шел, куда бы она ни пошла…
Ноа учится в Эдинбурге, в Гамбурге, в Вене… Докторская по эволюционной биологии всего через двенадцать лет после отъезда. Ноа работает в различных университетах по всей Европе, читает лекции, торчит в лабораториях, учит, учится - теперь уже у действительно лучших в мире. Из просто молодого известного ученого в какой-то момент становится "скандально известным", когда на одну из публичных лекций заглядывает пронырливый журналист с вопросами о давней истории с убийством. Из-за этого приходится сменить место работы, потом еще и еще, когда очередные члены попечительского совета уж слишком рьяно высказывают деканам и ректорам свое "обоснованное беспокойство". Доктор Торнхилл все еще пытается делать из этого какую-то черную шутку, нелепую фишку "безумного профессора", но с каждым новым переездом все больше понимает, что устал и что в Старом свете его, в сущности, ничего уже и не держит, даже очередная пассия. И да, все его женщины бросают его сами, первыми, словно нехотя, чуть ли не с сожалением на лицах. Будто бы извиняясь, начинают в извечного "дело не в тебе, а во мне" и заканчивают прочувствованным разговором о том, что он для них просто "слишком". Слишком терпеливый, слишком надежный, слишком успешный, вставить любое нужное слово из тех, которых обычно не достает. В общем - слишком п р а в и л ь н ы й, с какой стороны ни глянь. Только Мэг, карие глаза и родинка на подбородке, психанет и выдаст ему что-то про ебучего андроида с программой "идеальный мужик 3500", у которого есть все, кроме души, и поэтому она больше так не может. Хлопнет дверью - и все любопытные соседки моментально заклеймят ее истеричкой, хотя сам Ноа останется до странного ей благодарен, словно она единственная из всех догадалась, в чем именно было дело.
Нет, конечно, он не считал, что у него может не быть души. И тем более не полагал себя андроидом - с такими идеями недалеко и до шизофрении. Но чего-то в нем явно недоставало, недоставало настолько давно, что он уже и забыл, где то место, в котором должно располагаться это неведомое "что-то", и только иногда, когда не получалось заснуть и в 3, и в 5 утра, а на лекции с утра надо быть к девяти… Может ли такое быть, что он только и был единственный раз живым - т о г д а - стоя с окровавленной "розочкой" из бутылочного горлышка в руках, глядя в испуганные глаза Рейны и еще ничего толком не зная, но чувствуя закипающую над его головой грозу?

В очередной раз собирая вещи, чтобы освободить теперь уже чужой кабинет, Ноа натыкается на приколотую на стенд за его спиной записку с предложением встретиться в парке. Заинтригованный - откуда бы взяться цветному квадратику бумаги в помещении, от которого он еще даже не сдал ключи, Торнхилл выполняет предписанное - и таинственный незнакомец предлагает ему вернутся в США - но не в по-своему ненавистный Нью-Йорк, а в Мэн, в город, где никто никогда не припомнит ему ни кровь Эзры Тафта на его руках, ни трехлетнюю отсидку с самыми отпетыми подонками штата, ничего из того, о чем бы он хотел забыть. В обмен разве что на одну услугу, о которой ему скажут позже, когда придет время. С усмешкой Ноа Торнхилл открывает рот, чтобы сказать странному человеку все, что он думает насчет таких загадок, но… соглашается на все, даже не пытаясь уточнить, о какой услуге может пойти речь. Просто потому, что более пустой внутри его жизнь, наверное, стать уже все равно не сможет.
Так Ноа Торнхилл оказывается в Ивелбейне - изначально это кажется совсем уж дурацкой авантюрой, куда ему с его карьерой, знаниями - в какой-то провинциальный городок в штате сосен и омаров? Куда ему, привыкшему к самым лучшим студентам, читать курс биологии (и еще химии, потому что 36% школьных учителей химии в Америке — это все равно биологи) школьникам-подросткам, у которых на уме нередко совсем другая анатомия с физиологией? Что он, с ума сошел и не заметил этого? И на сколько его хватит - на месяц, два? Месяц превращается в год, другой, третий - и Торнхиллу уже кажется, что в Ивелбейне он жил всегда - или должен был жить всегда, несмотря на то что у города есть свои особенности, которые пока что ему удается успешно игнорировать. А потом его находит звонок от Рейны, номер телефона которой он много раз порывался, но так и не решился удалить из записной книжки. Мама больна. Рак. Рейна думает, что он все еще в Европе, Ноа - гадает, почему не сообщил раньше, что приехал и снова, как когда-то давно, чувствует себя тем еще чудовищем. Отпрашивается на работе, отпрашивается у в с е х, у кого только нужно и можно отпроситься, и впервые за очень много лет едет… домой?
Это Рейна попросила его приехать - но ее он видит, как будто впервые только на похоронах. До того ему казалось - это не она даже, а какой-то глянцевый двойник, идеально одетый, безукоризненно стройный, х о л о д н ы й. Рейна, которую он знал никогда не была такой - даже сидя на полу в чужой крови или валясь одурманенной сломанной куклой на плохо застеленной кровати. И только на похоронах Яэль, поймав краем глаза отблески знакомого кипящего грозового котла в ее глазах, понял - все-таки о н а. Тогда они, наверное, и говорят впервые по-настоящему, так, чтобы услышать. Потом говорят еще и еще, а потом… Несчастный случай приводит Ноа в больницу, и одной из его первых мыслей после становится: "Это не просто так". Не будучи прежде слишком суеверным, сейчас Торнхилл понимает - если, он не вернется в Ивелбейн в ближайшее время - может случиться что-то совершенно непредсказуемое и вряд ли приятное. Но вернуться туда без Рейны он просто уже не может…   
Галопом по фактам:
• не курит, почти не пьет, бегает по утрам и вообще тяготеет к здоровому образу жизни без сильных перегибов;
• весьма прилично знает немецкий, а "здравствуйте", "до свидание", "пожалуйста" и "спасибо" может с правильным произношением сказать еще на 16 европейских языках;
• категорически не признает гражданского оружия и соответственно не держит его дома;
• несмотря на сказанное выше, не безобиден - поддерживает хорошую физическую форму, знает кое-какие приемы рукопашного боя, как честные, так и не очень, кроме того, шарит в человеческой анатомии и физиологии достаточно, чтобы применять знания на практике. В общем, драки постарается избежать, но если уж драться - то до последнего;
• задвигая что-то научное частенько начинает говорить на британском английском с британским же произношением, хотя в повседневной жизни звучит как вполне обычный американец.


связь.
ЛС. Скайп, Телегу, ВК и/или Аську предоставлю по необходимости

0

2

Always. Continuously. With increasing apprehension, and decreasing hope.

I will love you with no regard to the actions of our enemies or the jealousies of actors. I will love you with no regard to the outrage of certain parents or the boredom of certain friends. I will love you no matter what is served in the world’s cafeterias or what game is played at each and every recess. I will love you no matter how many fire drills we are all forced to endure, and no matter what is drawn upon the blackboard in a blurring, boring chalk. I will love you no matter how many mistakes I make when trying to reduce fractions, and no matter how difficult it is to memorize the periodic table. I will love you no matter what your locker combination was, or how you decided to spend your time during study hall. I will love you no matter how your soccer team performed in the tournament or how many stains I received on my cheerleading uniform. I will love you if I never see you again, and I will love you if I see you every Tuesday. I will love you if you cut your hair and I will love you if you cut the hair of others. I will love you if you abandon your baticeering, and I will love you if you retire from the theater to take up some other, less dangerous occupation. I will love you if you drop your raincoat on the floor instead of hanging it up and I will love you if you betray your father. I will love you even if you announce that the poetry of Edgar Guest is the best in the world and even if you announce that the work of Zilpha Keatley Snyder is unbearably tedious. I will love you if you abandon the theremin and take up the harmonica and I will love you if you donate your marmosets to the zoo and your tree frogs to M. I will love you as the starfish loves a coral reef and as kudzu loves trees, even if the oceans turn to sawdust and the trees fall in the forest without anyone around to hear them. I will love you as the pesto loves the fetuccini and as the horseradish loves the miyagi, as the tempura loves the ikura and the pepperoni loves the pizza. I will love you as the manatee loves the head of lettuce and as the dark spot loves the leopard, as the leech loves the ankle of a wader and as a corpse loves the beak of the vulture. I will love you as the doctor loves his sickest patient and a lake loves its thirstiest swimmer. I will love you as the beard loves the chin, and the crumbs love the beard, and the damp napkin loves the crumbs, and the precious document loves the dampness in the napkin, and the squinting eye of the reader loves the smudged print of the document, and the tears of sadness love the squinting eye as it misreads what is written. I will love you as the iceberg loves the ship, and the passengers love the lifeboat, and the lifeboat loves the teeth of the sperm whale, and the sperm whale loves the flavor of naval uniforms. I will love you as a child loves to overhear the conversations of its parents, and the parents love the sound of their own arguing voices, and as the pen loves to write down the words these voices utter in a notebook for safekeeping. I will love you as a shingle loves falling off a house on a windy day and striking a grumpy person across the chin, and as an oven loves malfunctioning in the middle of roasting a turkey. I will love you as an airplane loves to fall from a clear blue sky and as an escalator loves to entangle expensive scarves in its mechanisms. I will love you as a wet paper towel loves to be crumpled into a ball and thrown at a bathroom ceiling and an eraser loves to leave dust in the hairdos of the people who talk too much. I will love you as a cufflink loves to drop from its shirt and explore the party for itself and as a pair of white gloves loves to slip delicately into the punchbowl. I will love you as a taxi loves the muddy splash of a puddle and as a library loves the patient tick of a clock. I will love you as a thief loves a gallery and as a crow loves a murder, as a cloud loves bats and as a range loves braes. I will love you as misfortune loves orphans, as fire loves innocence and as justice loves to sit and watch while everything goes wrong. I will love you as a battlefield loves young men and as peppermints love your allergies, and I will love you as the banana peel loves the shoe of a man who was just struck by a shingle falling off a house. I will love you as a volunteer fire department loves rushing into burning buildings and as burning buildings love to chase them back out, and as a parachute loves to leave a blimp and as a blimp operator loves to chase after it. I will love you as a dagger loves a certain person’s back, and as a certain person loves to wear daggerproof tunics, and as a daggerproof tunic loves to go to a certain dry cleaning facility, and how a certain employee of a dry cleaning facility loves to stay up late with a pair of binoculars, watching a dagger factory for hours in the hopes of catching a burglar, and as a burglar loves sneaking up behind people with binoculars, suddenly realizing that she has left her dagger at home. I will love you as a drawer loves a secret compartment, and as a secret compartment loves a secret, and as a secret loves to make a person gasp, and as a gasping person loves a glass of brandy to calm their nerves, and as a glass of brandy loves to shatter on the floor, and as the noise of glass shattering loves to make someone else gasp, and as someone else gasping loves a nearby desk to lean against, even if leaning against it presses a lever that loves to open a drawer and reveal a secret compartment. I will love you until all such compartments are discovered and opened, and until all the secrets have gone gasping into the world. I will love you until all the codes and hearts have been broken and until every anagram and egg has been unscrambled. I will love you until every fire is extinguished and until every home is rebuilt form the handsomest and most susceptible of woods, and until every criminal is handcuffed by the laziest of policemen. I will love you until M. hates snakes and J. hates grammar, and I will love you until C. realizes S. is not worthy of his love and N. realizes he is not worthy of the V. I will love you until the bird hates a nest and the worm hates an apple, and until the apple hates a tree and the tree hates a nest, and until a bird hates a tree and an apple hates a nest, although honestly I cannot imagine that last occurrence no matter how hard I try. I will love you as we grow older, which has just happened, and has happened again, and happened several days ago, continuously, and then several years before that, and will continue to happen as the spinning hands of every clock and the flipping pages of every calendar mark the passage of time, except for the clocks that people have forgotten to wind and the calendars that people have forgotten to place in a highly visible area. I will love you as we find ourselves farther and farther from one another, where once we were so close that we could slip the curved straw, and the long, slender spoon, between our lips and fingers respectively. I will love you until the chances of us running into one another slip from skim to zero, and until your face is fogged by distant memory, and your memory faced by distant fog, and your fog memorized by a distant face, and your distance distanced by the memorized memory of a foggy fog. I will love you no matter where you go and who you see, no matter where you avoid and who you don’t see, and no matter who sees you avoiding where you go. I will love you no matter what happens to you, and no matter how I discover what happens to you, and no matter what happens to me as I discover this, and no matter how I am discovered after what happens to me happens to me as I am discovering this. I will love you if you don’t marry me. I will love you if you marry someone else – your co-star, perhaps, or Y., or even O., or anyone Z. through A., even R. although sadly I believe it will be quite some time before two women can be allowed to marry – and I will love you if you have a child, and I will love you if you have two children, or three children, or even more, although I personally think three is plenty, and I will love you if you never marry at all, and never have children, and spend your years wishing you had married me after all, and I must say that on late, cold nights I prefer this scenario out of all the scenarios I have mentioned. That, Beatrice, is how I will love you even as the world goes on its wicked way.

0


Вы здесь » moments of being » п о р т р е т ы » ноа


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно